V Сезон премии (2017 – 2018)

Книга продолжает линию радикальной философии, идущую от Спинозы и через Делёза. В ней не удваивается мир средствами традиционной рефлексии. Вместо метафизики – физика тел, их нескончаемых и по-разному организованных взаимодействий.

За актуализацию и неофициозное решение одной из самых острых и важных тем ХХ века.

Эта книга расширяет границы понятий. Во-первых, она называется «Музей» и таким образом говорит нам, что музей – это больше не здание. Это – хранилище памяти поколений, а носитель может быть любым. Во-вторых, это Музей 90-х – то есть времени, которое пока не принято считать прошлым, не принято изучать через документы и свидетельства, скорее принято определять через сегодняшнее отношение к происходившему тогда. А эта книга – исследование, основанное на свидетельствах. И состоит из интереснейших интервью, из которых складывается картина времени. И, наконец, «территория свободы» – определение времени, вытекающее из интервью, разрушает принятые сейчас клеше вроде «лихих 90-х» и возвращает читателей к тому восприятию времени 90-х, которое соответствовало той эпохе. Авторы этой книги проделали огромную работу, чрезвычайно важную для гуманитарной мысли, для истории сегодня, поэтому эта книга достойна всяческого поощрения и наград.

На редкость важная книга для всех гуманитариев, пытающихся найти точку зрения для овладения взором (view) и отзыва текстом (review) своего культурного объекта, будь это предмет визуального, словесного или даже мультимедийного жанра. Известный парадокс Гомбриха – ведь это и есть отправной пункт автора, профессора-искусствоведа Степана Ванеяна, великолепного специалиста методологии искусствознания, приводит его к очередному парадоксу: чтобы искусствознание стало настоящей наукой, оно должно перестать быть знанием об искусстве, а должно превратиться в знание о себе как о науке. Саморефлексивность искусствознания как науки и его деятеля обосновывает метод «текстуальной прагматики», в которую и вводит данный сборник своего читателя. Это не просто «очерки», а тщательно выстроенная словесная система концептуальных и контекстуальных интереференций в творчестве Гомбриха с классиками минувшего века: Поппером, Варбургом, Панофским, Митчеллом, Прециози, Виндом. Данные case studies нужны автору (опять парадокс!) вписать историю и методологию русской науки об искусстве в историю европейской искусствоведческой мысли 20 века. Найти язык диалога между ними – это и есть важнейшая задача и основная ценность текстуальной прагматики Ванеяна. Ставка велика: выйти за собственные границы во всех направлениях, и дисциплинарных, и географических, и медиальных. Вызов брошен – не только искусствознанию, но и всем гуманитарным наукам. Этот жест сам по себе достоин премии Пятигорского

Э.Э. Шмитт «Человек, который видел сквозь лица» – практически первый роман о терактах в Европе, с глубоким анализом сути терроризма. Шмитт сегодня – один из самых популярных и прославленных писателей.

Книга известного российского философа Татьяны Горичевой – в полном смысле слова явление Женского Логоса. Это яркая, творческая и одновременно сердечная мысль. Татьяна Горичева пишет о тайне свободы и тайне личности, о философии пола и метафизике Эроса, о «магии повседневного» и «плененности негативным», об «утопии одиночества» и «риске щедрости», о смысле творчества и высоком юродстве. Она размышляет о человеке, но не забывает и его братьев меньших, животных, которые, в отличие от Адама, «не оставили рая». Кажется, что буквально каждый элемент бытия и истории входит в орбиту ее сочувственного, понимающего, любовного зрения. Христианство Татьяны Горичевой – христианство свободы, ответственности и любви. Той совершенной любви, которая, по слову ап. Иоанна Богослова, «изгоняет страх», которая открывает «тайну другого» и возлагает на человека долг попечения о мире, когда-то вверенном ему в творческое обладание и возделывание. Это живое, творческое, дерзновенное христианство, не закрывающееся от истории, а вносящее Христа в гущу мира, видящее его в самом сердце материи». Христианство надежды, света, который светит «сидящим во тьме и сени смертной», пасхальной радости, побеждающей зло и смерть.

Рекомендую как номинатор Пятого сезона Премии имени А.М. Пятигорского включить в длинный список Голубинова Виктора Владимировича как автора Цикла статей «По краю слепого пятна» (2008-2017 гг.), опубликованных в различных источниках и представленных как Цикл на авторской странице международного научного сайта academia.edu. В Цикле исследовательских биографических статей Голубинова В.В. прослеживаются судьбы членов его семьи и их друзей на основе изучения и интерпретации многочисленных документов, фотографий, писем, дневников из домашнего архива и многолетних самостоятельных архивных поисков во многих странах. Несомненный литературный и исследовательский дар и личный интерес позволил Голубинову В.В. стать уникальным археологом и бытописателем, дешифровщиком повседневной и публичной жизни членов семьи, за которой проступила Большая история России XX века. Это потребовало огромных и своевременных усилий, поскольку многое могло исчезнуть из культурной памяти в силу сложнейших обстоятельств российской истории, репрессивных государственных механизмов «стирания» памяти и даже личного выбора членов семьи как условия выживания. Но этого, к счастью, не произошло. Автору удалось дать «вторую жизнь» членам своей семьи Персонажи обрели свои научные биографии, голос и достойное место в истории народа и страны. Помехи, наложенные временем, «слепое пятно» удалось в значительной мере устранить. Память сохраняет, но и сама нуждается в сохранении. Автор дает нам замечательный пример такого сохранения.

Надежда Венедиктова пишет прозу «между жанрами», в виде развернутого философского эссе, размышляя о становлении личности на границе культур и даже цивилизаций. Автор проживает в Сухуми – выросла и сформировалась там как своеобразный мыслитель, одновременно и дистанцированный (она не принадлежит культуре Кавказа, но живет в ее среде), и «свой» для русской словесности интеллектуал. Ей там непросто найти себе отклик – и она нашла его в журнале «Знамя», став нашим нечастым, но постоянным автором. Надежда Венедиктова родилась в 1952 году в Новгороде, переехав в детстве с родителями в Сухуми. Поле окончания вуза вернулась в Абхазию, сменила несколько профессий – от киномеханика до главного редактора журнала «Гражданское общество», представляющего неправительственные организации Абхазии. Автор 4 книг стихов и прозы. В «Знамени» печатается с 1997 года (см. Журнальный Зал РЖ, авторы). Живет в Сухуми.

В книге Натальи Громовой «Ольга Берггольц: смерти не было и нет» на основе судьбы и стихов замечательной русской поэтессы («блокадной мадонны») Ольги Берггольц написана вся страшная, убийственная философия нашей жизни, жизни, которая по каждому из нас пройдет катком, а мы, и зная это, вместо того, чтобы отползти в сторону, цепляемся за нее из последних сил, потому что иначе, вне ее, не можем себя и представить.

Венецианские заметки Валерия Дымшица, преподавателя биологии, переводчика с идиш и историка культуры восточноевропейских евреев, представляют собой идеальный философский роман, как его понимал А.М. Пятигорский в манифесте «О сознании в 2009 г. в преддверии философского романа». Герои этого романа – экземпляры сознания, и развивается он не как хронология, а как топология. В Венеции наблюдатель Дымшиц обнаруживает соположения совершенно разных сознаний, среди которых частенько оказывается и отрефлексированное его собственное («в путешествии меняешься очень быстро»).

Это исключительно важная хроника предреволюционных и революционных событий начала ХХ века. Книга помогает почувствовать атмосферу, понять логику главных акторов исторической сцены, провести многочисленные параллели с современностью. Подобная «объективная панорама» написана впервые – и, по-моему, для понимания нашей истории она делает больше, чем многие субъективные её интерпретации.

Книга филолога Татьяны Касаткиной посвящена философии и онтологии образа, в первую очередь, анализу визуального образа у Достоевского. Если в XX веке исследования творчества писателя в основном были сосредоточены на том, что и как говорят его герои (полифония), то XXI – век визуальной культуры – более всего заинтересован в понимании того, что Достоевский показывает, как он это делает, почему его картины остаются живыми. Эта книга очень актуальна сегодня, когда возникает потребность вернуть вещи и человеку образную целостность. И Касаткина показывает, как в этом может помочь опыт великого писателя.

Это очень важная книга. В.К. Кантор широко известен как историк русской мысли и писатель, у него много замечательных книг, но именно эта кажется мне одной из лучших. Это документальная работа, биография, но она написана как роман и как философский трактат одновременно. Мое ощущение – с первых же страниц – необыкновенная свобода высказывания от первого лица. Кантор идет наперекор утвердившимся взглядам и отстаивает точку зрения, которая, как мне кажется, слишком многим не только не близка сейчас, но и не будет близка никогда. Это – как говорит сам автор – апология Чернышевского, некогда привлекшего к себе умы нескольких поколений, но впоследствии не столько забытого, сколько опороченного сначала в советское время, неумелым, неуместным и навязчивым восхвалением, а потом и теми, кто это время и все его смыслы полностью отторгал. Не обязательно соглашаться с Кантором ни в целом, ни в деталях, чтобы опознать в его книге совершенно новый, свежий взгляд, время для которого уже настало. В судьбе Чернышевского, как ее изображает Кантор, мы видим трагедию русского христианского просветительского реформизма. Что деятельная натура такого масштаба должна была оказаться в полном смысле государственным деятелем, прекрасно понимал – и писал об этом – Розанов. Кантор в целом стоит на сходной точке зрения, но только у него свой, не очень радостный, но и не безнадежный, обогащенный новым опытом взгляд на историю. Эта история в его книге – простите за банальность, но это правда, – как живая, со множеством деталей, живых людей, о которых далеко не беспристрастный автор говорит жестко или с восхищением, не отказываясь, вопреки многим канонам, от морального суждения. Я бы очень хотел, чтобы книгу заметили и спорили о ней. По редкому сочетанию писательского дара, исследовательской страсти, философской и гражданской принци-пиальности она, безусловно, достойна стать участником конкурса на соискание премии.

По моему мнению, «философичность» – это именно то свойство романа Сергея Кузнецова «Калейдоскоп. Расходные материалы», которое заставляет поклонников текста влюбляться в него мгновенно и навсегда, а любителей «настоящей литературы» отпугивает и формирует неоднократно упоминавшееся в устных и блоговых рецензиях ощущение шаткости романной почвы. Формально «Калейдоскоп» – это роман о том, что такое быть русским в ХХ столетии. Его шанхайские главы, парижские, африканские или привязанные к условному «Дикому Западу», локализованные в распадающемся Варшавском блоке или условной Персии – все показывают многомерное пространство глобальной русскости, которое, кажется, принципиально не может быть описано в монологическом линейном повествовании. Это изображение реального «русского мира» – не пропагандистской агитки развязанной войны, а действительного мира, пронизанного русским языком и культурным обиходом. Но важно удерживать в сознании и другое: не только от читателя, но и от автора сюжеты ХХ века (Гражданская война в Испании, эмигрантские попытки приспособиться к новой жизни, вечное возвращение в утраченные места памяти) отделены не временем и не пространством, а локусами рассказывания. Каждый из нас многажды слыхал эти истории, в которых подлинная реальность чужой жизни мешается с прочитанными книжками и виденными фильмами: «А мой дядя в 1932-м – прямо как у Конрада, помнишь, «Сердце тьмы» у Конрада?». Эту дистанцию автор романа не пытается отменить или дезавуировать, но напротив, ставит в самый центр своего повествовательного механизма. «Калейдоскоп» Кузнецова можно назвать рассуждением о трагедии людей русского мира в той же мере, в какой прощанием с постмодернистским романом пелевинского типа. Сводя, как и предшественники, узнаваемые фрагменты комически конфликтующих дискурсов, он достигает гораздо более значительного эффекта. Дискурсивная позиция Кузнецова напоминает о Джоне Барте времен «Химеры» с его влюблённостью в анфиладу историй Шахрезады: бесконечная вложенность историй обрекает каждого из героев на не-завершенность, «за-данность, но так никогда и не данность» в терминах околобахтинских, но и дарит ему текстовое бессмертие. То, у чего нет и не может быть конца, никогда не придёт. Но если Барт радостно чествовал автономное бытие рассказа как бесконечного пересказа, то Кузнецов включает в рассказ неотменимость смертности и тления самого рассказчика. Причудливо вьющаяся цепь пересказов упирается, по-видимому, в атомарный, неделимый и непересказываемый момент, когда вся громада романа проскальзывает в сознании стареющего персонажа, просыпающегося ночью и движущегося к туалетной комнате, стараясь не разбудить свою стареющую жену. Эта узловая картина окрашивает нотой бренности всю героику, всю легендарику, разухабистую веселость героев, рассказывающих прежде рассказанное словами, уже включенными прежде в чужие рассказы. Русский концептуализм, американский постмодернизм, французский новый новый роман, неомифологизм Тутуолы и Апдайка – всё это автор делает такими же стёклышками в калейдоскопе, каплями в фасетчатом шаре мироздания, как и исторические обстоятельства, мистические учения или кинематографические блокбастеры. «Калейдоскоп» демонстрирует нам и творческое дерзновение, и смиренную аскезу писателя, не забывающего в творчестве продолжать отмышлять от себя механизмы, инструменты и сам акт творения.

Роман В. Лапицкого был написан в 1983-1986 годах, но опубликован только сейчас. Причиной тому – его формальная изощренность и сложность, наследующая французскому новому роману и радикальному послевоенному авангарду в музыке, с одной стороны, а с другой – профетическая, опережающая свое время сила. Литература здесь вбирает в себя и концептуализирует телекоммуникации и видео-игры как своего рода новую онтологию и новый режим чувственности, письмо испытывает на прочность свои вербальные границы и устремляется за их пределы – задолго до тематизации электронных медиа в отечественной изящной словесности.

Книга Сергея Зенкина «Теория литературы: проблемы и результаты» – результат многолетнего исследовательского труда автора по отбору и анализу литературно-теоретических идей и понятий. Автор определяет свою книгу как «учебное пособие высшего уровня», понимая под этим определенную ступень высшего гуманитарного образования, но стоит раскрыть книгу буквально на любой странице, как сразу же обнаруживаешь и другой смысл приведенного определения: это и высочайшая требовательность, предъявляемая автором к своей работе, тщательность отбора материала и продуманность деталей его представления, и конечно же, великолепный стиль изложения, который можно было бы определить как «изящная точность».

«Сталин» Колерова – фундаментальное и провоцирующее (начиная уже с заглавия) исследование политического языка сталинской эпохи, ведущееся в рамках истории понятий. Колеров демонстрирует, что логика советского проекта в интеллектуальном плане целиком принадлежит к истории европейского позднего модерна – не являясь «сбоем», нарушением или искажением некоего «истинного смысла», а, напротив, его вполне последовательным раскрытием в конкретной исторической ситуации. Сочетание внимательности и вкуса к конкретному, к исторической детали с масштабным концептуальным видением автора делает работу Колерова ярким событием в отечественном интеллектуальном пространстве, способствующим усложнению и углублению понимания как русского, так и мирового XX века.

Александр Маркин, живущий в Цюрихе филолог-германист, переводчик Томаса Бернхарда, страстный поклонник Гёте и исследователь американской массовой культуры, много лет ведет дневник. Это повесть о распаде, о желании умереть и страхе смерти. Центральная часть «Дневника 2011-2015», третьего изданного в России тома сочинений Маркина, посвящена страшной смерти отца автора от онкологического заболевания в бездушной и бессовестной Москве. Внезапно Маркин уводит читателя в мир медведей, не только беспечно обитающих в России, но и вторгающихся в жизни россиян. Главный герой этой книги – страшный Русский Медведь.

Книга «Диссиденты» – это не просто исследовательские интервью, которые Глеб Морев брал в течение нескольких лет у участников диссидентского движения. Это вполне осознанная установка на рассказ об истории идей. О том, как формировалась альтернативная система ценностей и постепенно превращалась в систему взглядов. Как из ничего родилось нечто.

Книга И.В. Рябова «Анатомия и физиология цивилизации» – это труд, значение которого невозможно переоценить. Автор, профессиональный физик, ищет ответы на фундаментальные вопросы философии и человеческого бытия, привлекая знания и методы науки, которыми он владеет на профессиональном уровне, а также глубоко погружаясь в хорошо знакомую и близкую ему область искусства. Книга демонстрирует наиболее широкий, универсальный, междисциплинарный подход, который редко можно встретить в современной философской литературе и который дает возможность найти совершенно новые решения или максимально приблизиться к ответам на «вечные вопросы», тревожащие человечество с давних времен и до сих пор не получившие удовлетворительного толкования. Такого рода книги практически отсутствуют на современном книжном рынке. В то время как большинство работ классических и современных философов расписываются в бессилии попыток человеческого разума решить основные вопросы мироздания и в лучшем случае лишь изобретают оригинальный подход к этим вопросам (без их решения), а в худшем – ищут ответы в областях «трансцендентального» или «сверхъестественного», автор, не сомневаясь в силе человеческого разума, предлагает научно-обоснованные и логически доказанные решения многих «проклятых» вопросов человеческого бытия. Написанная живым ясным языком, полная свежих идей книга, без сомнения, вносит свой оригинальный вклад в философское понимание мира.

Одно из немногих регулярных изданий, позволяющее взглянуть на развитие мира интегрально, обобщающе. Материалы интеллектуально мощные, с взвешенной уверенной эмоциональной компонентой.

Книга Сергея и Елены Переслегиных посвящена расширению представлений читателя о ближайшем будущем человечества и о возможных способах наших взаимоотношений с грядущим.

В этой книге-биографии возвращено достоинство философского внимания, избавившее ее от морока незавершенных событий, философии вручен эксперимент, отличающийся от естественнонаучного эксперимента, а философ может, оспорив былое приятельство с софистами, пережить самую мирную приязнь Софии. Язык перевода, вступительной статьи и комментариев, несущий мирный дух, и ум, выхваченный молнией различий – вот что такое эта книга.

Этот рукописный дневник размером с ладонь был создан заключенной Карлага в 1940-е годы. Маленькую книжечку она посвятила своему сыну Сашке, для него рисовала веселые картинки и сочиняла двустишия о лагерной жизни. Волею судеб не суждено было этой книжечке встретиться с Сашкой, но она не пропала, ее сберегли. Эта «история в картинках» стала вещественным доказательством удивительной судьбы ее автора — Ольги Раницкой, сумевшей сохранить поэзию и любовь к жизни в тяжелейших обстоятельствах.

Собранные в этой книге заметки и рассуждения Жюли на разные темы играют исключительно служебную роль в постановке главной и единственной философской проблемы, которой эта книга примечательная и за которую, я полагаю, сам А.М. Пятигорский счёл бы её небезынтересной: можно ли приручить спонтанно и автономно развивающееся философское размышление? Собранные в книге очерки – следы мысли, возникающей в произвольном месте рутинного житья-бытья, и мгновенно навязывающей свои правила внутренней игры. Postfactum мысль может оказаться неловкой, незрелой, несостоятельной и непристраиваемой ни к чему замечательному, однако благодаря самим её явлениям ни с того ни с сего у нас и возникает этот своеобразный интеллектуальный азарт, который и делает философию – философией. В этом аспекте, книга Жюли Реше и связанная с ней серия философских очерков последних лет, опубликованных в разных местах Рунета, это поучительные опыты свободного мышления о том, что интересно – следовательно, мышления о чём угодно, но исключительно лишь об этом; в этой верности бегу собственной мысли, я полагаю, состоит суть и философского опыта А.М. Пятигорского.

Они тонки, смешны и утешительны (и в ответ на политические события и просто как life stories) – и меня очень интригует и радует их онлайн жизнь – думаю об ответах читателей, и ответе Льва на их ответы.

Эта книга, написанная философом на материале биографии собственной семьи, очерчивает столетие Октябрьской революции и историю страны через личную, семейную историю, переосмысление которой приводит автора к пусть спорным и неоднозначным, но определенно жизненно важным, и, главное, честным, бескомпромиссным выводам – не только философским, но и политическим. Из перспективы столетней истории книга безжалостно врезается в современность, не оставляя места для иллюзий. Философское осмысление российской истории представлено здесь в форме живого рассказа, подкрепленного документальными свидетельствами.

Это роман идей, главный герой которого, профессор санскритологии, втянутый в «протестное движение», постоянно анализирует текущую политику в антропологическом ключе, к тому же в текст романа включен курс лекций героя о средневековой философии Индии; понятой, впрочем, весьма своеобразно. Полагаю, что «Иван Ауслендер» прекрасно подойдет в качестве номинанта премии Александра Пятигорского, чья цель – поддержка интереса к философствованию за пределами академического сообщества.

Русская нация или Рассказ об истории её отсутствия: история русского народа, на плечах которого держались все инкарнации Государства российского: Московского царства, Российской империи, Советского Союза — и держится ныне Российская Федерация. Книга Сергея Сергеева – первая попытка объяснить причины неудачи нацбилдинга в России. Автор полагает, что причина поражения русского нацбилдинга в том, что «русские в течение всей своей истории, за исключением краткого периода 1905-1917 гг., не являлись политической нацией. Они были и остаются «государевыми людьми», служилым народом, на плечах которого держались все инкарнации государства Российского». Таким образом, автор делает акцент на неразвитость институтов, обеспечивающих автономию общества от государства, как в средневековой Руси, так и в современной России. В год 100-летия Октябрьской революции Сергеев показывает, почему в России так и не возникло современное национальное государство эпохи модерна. Его книга будет полезна для всех, кто изучает историю России и русской политической мысли, а также извлечь уроки из истории, как недавней, так и давно минувших дней.

Роман схватывает одну из важных черт глобальной современности – проективный характер мышления, воображения, социального поведения, управления. Мир есть результат конкретных конструирующих усилий конкретных людей, движимых конкретными целями. История есть результат изменений в поле рациональной (прежде всего экономической) ориентации. Эмоциональная мотивация также есть не что иное, как предмет рационального администрирования иррациональных аффектов. Как ни странно, именно современное искусство, – точнее рынок современного искусства и разветвленная инфраструктура, его обслуживающая, – представляет собой почти идеальную модель так понимаемого мира. Именно эту симптоматику и обнажает роман А. Степанова, увлекательно и иронично изображающий встречу «глобальных трендов» и «локальную специфику» хорошо узнаваемого провинциального уральского города, ставшего культурной столицей и местом реализации одного арт-проекта.

«Памяти памяти» Марии Степановой – это повествование, сюжет которого тождественен путешествию мысли. Пытаясь разложить прошлое на живые, а не «типичные», не мифологизированные человеческие голоса, автор выстраивает почти ассоциативный нарратив, в котором переплетены до неразличимости «жизнь ума» и «жизнь сердца». На русском языке до сих пор такого не было.

• Читать на Bookmate

Разрывающие привычные шаблоны форма и ритм уличного философствования. 13 ноября 2015 года в Youtube выложен альбом «Горгород» в стиле рэп. Автор – русский поэт с филологическим Оксфордским образованием, пишущий под псевдонимом Оксимирон (Мирон Янович Федоров). Все тексты треков альбома являются цельным произведением – поэмой, они были почти моментально распространены по сети. Поэма стала предметом детальнейшего анализа со стороны разной аудитории: от профессиональных филологов, семиотиков, философов до мальчишек с городских окраин, увлеченных рэпом. Альбом послушали миллионы, в сети десятки тысяч страниц обсуждения произведения. Слушатели и читатели поэмы спорят о том, что такое литература и философия, что такое цитирование и первоисточники, что такое антиутопия, почему опять так актуальна стоическая философия, которая явно и не явно упомянута в поэме. О Толкиене и его символике в «Горгороде», о библейских сюжетах, мягко и бережно (хотя и с ненормативной лексикой почти во всех треках) внесенных в череду многомерного, как и положено по законам «большой литературы», переплетения образов и сюжетных линий поэмы. С точки зрения вовлечения в философию, в культурологию, в литературу – это небывалое действие. Но моя оценка этого произведения как философского лежит не столько во внимании к набору пунктов, разбор которых заставляет читателей пройти сопоставимый и по человеко-часам и по качеству курс, характерный для гуманитарного факультета. И не в случайных играх ассоциаций: пять героев-пять вершин в горгороде-пятигорщина. Основная причина подачи на премию Александра Пятигорского – это реализация Автором в «Горгороде» внутри формы рэп-поэмы (рэп-пьесы, рэп-оперы) принципа жесткой позиционности разговора без потери возможности внешнего наблюдения. Не каждая пьеса автоматически дает – позиционность! Мирон Федоров в своём формате сделал то же самое что Марсель Пруст в своём: разобрал себя, свои непримиримые и одновременно со-существующие фигуры сознания – на части и положил их как отдельные – но в единое и завершённое литературное произведение. Это даёт шанс слушателю сделать то же самое: и ангажироваться с какими-то позициями, и одновременно не-ангаживаться, оставшись наблюдателем – проходя по альбому от начала и до конца, целиком. Крепко завязанная в «Горгороде» неувязываемость двух разных философий – позиционности и отстраненной наблюдательности – стала вдруг предметом публичного обсуждения, озадачила и удивила: а кто же автор? кто автор «Горгорода», а кто писатель Марк – главный герой произведения? Это удивление дорогого стоит.

Я бы хотел выдвинуть книгу Глеба Смирнова «Метафизика Венеции». В ней автор разворачивает такую «философию города», которая при всей своей предельной конкретности открывает методические перспективы для других городов и опытов. Кроме того, эта книга отлично написана: не теряя глубины, она «user friendly».

Книга отличается не банальным сюжетом (своего рода «новая деревенская волна»), интересной фабулой (личный опыт общения автора), ну и юмором, конечно, своеобразным.

«Но кто мы и откуда» – это и документальный роман, и портрет поколения. Книга, в которой рефлексия человека, автора знакового фильма «Объяснение в любви» проходит самые разные стадии в зависимости о времени и личных творческих усилий. Близость с такими фигурами как Шпаликова, Тарковский, Авербах – режиссеров, что всегда следовали «философии жизни» и фиксировали ее во времени – придает книге особую глубину.

Известный российско-американский культуролог, философ, филолог Михаил Эпштейн испытывает настоятельный интерес к «участкам соседства» гуманитарных теорий и творческими практик. По его мнению гуманистика сейчас впервые переходит из спекулятивной стадии в стадию практическую. Эпштейн сосредоточен на развитии конструктивного потенциала гуманитарного исследования. Он ведет речь о «трансформативной гуманистике», которая намерена строить, условно говоря, технологии – формировать новые литературно-художественные и философские движения, интеллектуальные сообщества, культурные институции. Его «проективная метафизика», занимающаяся созданием альтернативных миров – выразительный случай для Премии Пятигорского, направленной на выявление промежуточной зоны между мыслью и чувством.

Совершенно очевидно, что на Литературную премию имени Александра Пятигорского можно номинировать любую книгу Михаила Эпштейна – философа, исследователя культуры, лингвиста, литературоведа. Из последних – я люблю и хочу выбрать эту: «Поэзия и сверхпоэзия. О многообразии творческих миров». Проходя по литературоведческим пунктам, где поэзия – это особое творческое восприятие мира, улавливающее в любом явлении – образы других, их отражение, сходство или различия; приводя ценные примеры, оперируя критическим аппаратом, – Михаил Эпштейн показывает, что цивилизация ХХ–ХХI веков создает новый транскультурный тип личности – мультивидуум, метафорическое существо. Поэзия, считает автор, более рациональна, чем история, и сближается с философией. У каждого вида человеческой деятельности есть поэтическая функция: квантовая физика нарушает логику эмпирического рассудка, у теории относительности – метафорический взгляд, поэтичен Интернет, мгновенно отправляющий «наши мысли и облики на любые расстояния» – все это, по Эпштейну, «физика поэзии», «технопоэйя». Создатель «Проективного словаря гуманитарных наук» также вводит в обиход термины «антропопоэйя», «социопоэйя», «эконопоэйя», «ноопоэйя» (наука как сверхпоэзия): «всюду мы видим поэтическую работу Вселенной, которая раскрывается на уровне фундаментальной науки», – пишет Эпштейн и доказывает, что поэтизация – вектор исторического прогресса. Неслучайно, одним из адресатов книги является Алексей Парщиков – поэт-метареалист («метареализм» – это так же дефиниция М. Эпштейна), визионер, в творчестве которого так ярки метафорические сопряжения явлений разных порядков, от бионики до техники: хлорофилл и хромосомы, пушки и дирижабли Парщикова – полноправные герои, одновременно, и фигуры интуиции. В 2008 году Парщиков писал автору: «Мне дорого каждое твое слово, потому что иногда я понимаю, что «думаю через тебя». Коммуникационные ли это возможности твоего мозга? Не знаю. Возможно, наше общее время нам подарило свои подходы к взаимной ментальности, допуск к полям…». «Поэзия выходит из своей ранней, словесно-стиховой формы и, как двигатель самых мощных трансформаций, вооружается энергией науки и техники, инструментами всех знаний и профессий, чтобы также магически преображать мир, как это раньше удавалось только в стихах и песнопениях», – заключает Михаил Эпштейн.